Ньют прыгнул-
Подогнул стопу в по-ньютовски сиюминутном порыве мандража и в результате столкновения с землей подвернул ногу: это мгновение ослепительной боли вытряхнуло все мысли из его головы и ко всему прочему - телефон Люка из рюкзака. Что из этого было настоящей неудачей Ньют затруднялся себе сказать.
(Его воображение тут же нарисовало Люка, который угрожающе говорил: "Что ты сделал с моим телефоном?")
Подавляя стон, Ньют доковылял до дерева, высматривая в траве старую Нокиа.
Тщетно.
Перед ним стояла задача: преодолеть подлесок от железнодорожных путей до города, проследовать по карте до дома отца и познакомиться с его новой семьей. Так ему сказал Люк, но что делать после этого Ньют не представлял. Вдобавок, он потерял единственный предмет для связи и прямо в полете, и, кажется, позабыл порядок цифр, из которых состоит номер Люка.
Ну, что ж. Философски подумал Ньют и был таков.
Он поправил рюкзак и осторожно пошел вглубь деревьев. Ньют любовался светом, пробивающимся сквозь листву и то, как солнце знакомым образом преломлялось, успокаивало его. Он, как дурак, думал, что в другом месте, там, где он никогда не был, все может выглядеть совсем иначе. Но Анкоридж с этой стороны не отличался от Ривер Крика.
Нога ныла, но он расходился. Ньют дошел до трассы и услышал вдалеке растворяющий в утреннем тумане звук машины. Он посмотрел по сторонам, не уверенный, ждать или идти дальше? - и посмотрел на ноги. Там, между носком и штаниной щиколотка наливалась как распускающийся цветок багровым и пурпурным. Ньют пошевелил пальцами, спрятанными в кроссовках, и решил идти дальше. Сначала он решил, что звуки голосов ему показались, но чем дальше он шел, тем тише становилась трель птиц и ярче доносился человеческий шум. Ньют встрепенулся и тут же почувствовал укол вины - бойскаут Люк в его голове напирал на то, чтобы он не отклонялся от пути, но-
Ньюту было любопытно.
Впереди раздался звук, с которым то ли бьют в набат, то ли со всей дури пинают в мусорный бак. Ньют метнулся за ближайшую сосну и звук затих. Стоило ему высунуть голову из-за ствола дерева, звук разросся, вспугивая трехперсток. Те засеменили по траве, пока Ньют слушал нарастающую барабанную дробь.
Ньют приближался, ближе-ближе, и голоса, и смех заглушали барабаны. Ньют оказался на краю поляны, а впереди - разноцветные шатры, деревянный помост сцены и дети под руку с родителями. Со сцены к нему - так ему во всяком случае показалось - обратился... Он.
Он обещал многое: что-то про секреты души и будущее, но Ньют попался на крючок, когда услышал слова о Любви...
Любовь, ха?
Ньют считал себя знатоком. У него был десятилетний стаж, как никак, Любви: мучительной тоски и настырного обожания. Магия Вуду, Легбо и божества доносились до него саундтрек к фильму, неразберихой из одного плотного звука, заставляющего биться сердце чаще. На какой-то минуте представления плотная толпа расступилась от Ньюта и он закрыл наконец рот. Он очнулся, но на сцене уже никого не было.
Ньют озирался вокруг: внимание народа оттянул фокусник. Столп огня поднялся на головами улюлюкающего кольца людей, пока Ньют горел изнутри жаждой узнать больше, возможно узнать правду о Любви... и объекте его Любви.
Он заметил, кажется, кости животных у входа в один из шатров и, ведомый внутренним чутьем, направился туда как пастушья собака на далекий призыв свистка.
Ньют споткнулся об одну из костей и провалился в полумрак шатра, отрезая себя от беспокойного людского гама. Резко опустившуюся на Ньюта тишину прорезал звучный голос Колдуна. Ньют поднял голову и уперся глазами в череп какого-то несчастного… несчастного.
Духи Лоа, значит? Ньют встал с колен и подошел к колдуну ближе. На его лице танцевали тени и в облаке дыма его глаза таинственно мерцали.
Ньют ответил после паузы.
- Подношения? Я-я… - он мигом вспотел, испугавшись.
Ньют отстранено порадовался тому, что потерял телефон Люка, потому что он без раздумий отдал бы его в панике. Он пошарился в пустых карманах, спустил с плеча рюкзак и порылся в нем: обертка от жвачки, бумажная карта Анкориджа, сменный комплект одежды и зубная щетка. Он нашел дорожную зубную пасту, ее и опустил в качестве подношений. Он не знал, что такое Перестил, поэтому положил пасту рядом столик с черепом. Он улыбнулся Колдуну смущенно, как бы говоря: "Вот".
Хорошо, что Обри была далеко от Анкориджа – ему не нужны были чистые зубы и свежее дыхание.
Он надеялся, что божества на стороне Колдуна, ценят "защиту три в одном от кариеса". У Ньюта холодок побежал по спине.
- Да, счастье и любовь, - возбужденно сказал Ньют, едва Колдун закончил. – То есть, у меня уже есть Любовь, я бы хотел узнать про счастье. С ней. У меня есть ее имя, если это поможет.
Казалось, солнце проникло в палатку - Колдун сверкнул улыбкой. Это показалось Ньюту хорошим знаком. Однако Ньют вспомнил, зачем он вообще приехал в Анкоридж и расстроенно сказал:
- Вот только мне совсем скоро нужно уходить.
У него не было часов при себе, их у него вообще не было, при себе было напутствие Люка: Ньют должен явиться в отцовский дом к ужину или раньше, а не появляться как черт из табакерки посреди ночи. Но, но, но за немного потраченное время и потенциальный сон в лесу ему сулила награда - он приоткроет дверь в душу Обри! Узнает немного о ней и возможно узнает о ее чувствах к нему.
Если они есть.
Ньют с тревогой взглянул на Колдуна:
- Я бы остался, конечно. Это все очень интересно, - он взмахнул рукой и едва не сшиб фонарь над головой, как бы описывая внутреннее убранство шатра и Колдуна в нем. - Все это. Но оставаться нет смысла. Знаете, моя любовь… она безответная.
И подумав, добавил с надеждой:
- Наверное. А вы можете погадать и посмотреть, все ли хорошо? А если все плохо, то, ну, ничего страшного. Просто я бы не хотел узнавать, насколько все плохо.
За недостатком уверенности Ньют предпочитал защищать свое сердце от возможных трещин. Он хотел прочитать в глазах, жестах, и, что важнее всего прочего, словах Колдуна - ответное чувство Обри к нему, но не знал готов ли он к жестокой правде, если она не отвечает его мечтам.
Колдун рассматривал его с пытливостью и каким-то поблескивающим в зрачках весельем. Или это так ложился свет от покачивающейся лампы?

Весь вечер Йонас бурчал что-то себе под нос и недовольно дергал плечом, будто сбрасывал навешанные на него обязанности. Но почитание родителя не вытряхнешь как воду из уха. Йонас проявлял христианскую добродетель, но отец не заметил. Никто не заметил. С Йонасом такое часто случается.

А вот с терпением сегодня у Йонаса что-то не ладилось. Хотя он любил возиться с лошадьми и выступать в роли самого главного на правах самого умного (в случае, например, выжеребки в роли звериного дока). Но Якуб не понимал и половины внутренних драм Йонаса, так что кто его знал, может, встал не с той ноги, отсюда изнеможенные постанывания.

Пока Якуб катил тачку с сеном, перед глазами ему мерещилась Хелютка, подволакивающая ногу и роняющая в приступе беспомощной храбрости дрожащие:  "Мама - дурочка" пока шла по каким-то делам. Она как и Йонас не могла сказать строгому родителю "не хочу" и "не буду".

Якуб въехал колесом в ногу Ванды и наваждение рассеялось.

У Йонаса всегда папа - дурочка.

Или нет.

Губы Якуба против воли задрожали, когда он снова услышал вибрирующий голос Йонаса: губы растягивались в разные стороны в гнусной, наверное, ухмылке. Якуб опустил голову в попытке спрятать улыбку, глубокомысленно вмешивая в кружку воды чайную ложку марганцовки.

Услышав своем имя, Якуб вскинулся.

- Ты это мне? - округлил он глаза, но вопрос Якуба потонул в шквале риторических вопросов Йонаса.

Оручесть Йонас унаследовал явно от отца. От шума кобыла в похожем движении вытянула шею, мотнула головой и заржала с явной укоризной. Я знаю, старушка, - подмывало сказать Якубу, - ветврач сегодня распоясался.

Ссадина от кулака Йонаса в уголке рта покрылась коркой и уже успела отвалится. Фонари под глазами отливали бледно-желтым, но в тусклом свете амбара сливались с кожей. Казалось, что вместе со скомканной потасовкой по приезде в Грейвью Йонас выпустил весь тестостероновый излишек и теперь не знает как подступиться к предложению распить пива перемирия или что тут наливали на безрыбье... а тут это.

Йонас опустил согретую ладонью кружку на покрытую опилками землю, поближе к Ванде.

Повисла многозначительная пауза, вынуждающая Йонаса ответить:

- А я-то думал вы с Вандой поцапались.

Но видимо нет. Конечно, нет. Он хохотнул, не обращая внимания на потемневшее лицо Йонаса. Этих двоих чванливая жалость к себе роднила сильнее чем общая кровь. Они могли, наверное, часами сидеть друг напротив друга в полной гармонии и обмазываться нытьем.

Якуб рассеянно хлопал себя по карманам и стрелял глазами вокруг. Ему что теперь и за Журава отвечать? Или он теперь создает новые вселенные из-за плохого настроения? Якуб шумно выдохнул. Сигарет не было, да и судя по всему, при одном взгляде на самокрутку у него во рту, Йонас подпалит ему пердак для сходства и братской симметрии.

- Для тебя мало, что поменялось, Йонас.

Ну, скажем, добавились элементы конца света - адская нечисть - и то есть спасение - висящий на крючке для ключей амулет. Но семья, Ванда, все здесь. Какой-нибудь хрен по его вкусу тоже, наверное, найдётся... То есть типок с хреном... короче.

Якуб поморщился и продолжил нетерпеливо:

- И что, тебе здесь плохо?

И тут же с клацанием сцепил зубы.

Некстати вспомнился Йонас в один из августовских дней перед своей пропажей. Он водил Журава кругами по пастбищу, пока не остановился и в этот миг опустившейся на все его существо благости не подставил лицо солнцу. Йонас не улыбался или жмурился от удовольствия, его лицо вообще не исказила ни одна гримаса, требующая напряжения мышц. Светел ликом, спокоен душой.

Ванда порой комментировала какое-то острое социальное явление или особенное неудачное сочетание рюшей в консервативных маминых платьях: "С каждым днем мы все дальше от Бога". И тогда Якуб впервые для себя согласился с сказанные ей словами.

Чувство узнавания сдавило тогда легкие и горло. А настырное желание вырвать Йонаса из круга света набросилось не его как агрессивная собака из темноты. И рядом с Йонасом не было ни Ванды, ни отца. Только Якуб, который не покушался на его свободу и от которого не осталось секретов.

Плод же правды в мире сеется у тех, которые хранят мир.

В тот день Якуб послушался себя. Что еще ему было делать?

Кто-то всегда должен быть злодеем в жизни Йонаса.

дом пахнет ладаном и воском – тяжелая рука ложится на плечо, ей кажется, он ростом до потолка, у него глаза грустные и черный галстук криво повязан, одри говорит об этом, мужчина улыбается, впервые за столь мрачный день. она совсем не помнит своего дядю, для нее он чужак как и она для него.

дом (?) пахнет горько – сгоревшим пирогом, сигаретами и пивом. дядя ханс ^{имя вариативно} не умеет, но старается, у него никогда не было детей, он не проходил курсы «как стать отцом за десять дней», одри злится: сначала на родителей, за то что бросили, потом на дядю, потому что он совсем не такой как они, в конце она злится на саму себя.
дядя ищет собственную дорогу к ней, учит видеть совершенно незаметное – тропинку, что будто появилась прямо сейчас (нет, серьезно, ее раньше здесь не было!), движение реки, что расходится много больше, чем одри представляла, крохотный узкий поворот на улочке, спрятанный свежими цветами для большей красоты города, но если знаешь где искать, тебе открыты все пути. он учит ее верно рассчитывать и верно мыслить.
она спрашивает, почему они никогда не общались, дядя отвечает – так бывает, кроха, просто мы всегда были разными.
одри смотрит вокруг, видит отражения своего детства в мелочах: охотничье ружье, розы на окне, книги, собранные в неаккуратные стопки у стен. не такие уж они и разные.

Внешность: KJ Apa
потомственный фермер, 23 года, холост, пока не в отношениях

Юан МакГуайр родился холодным осенним утром 22 ноября 2002 года в уютном городке Инвернесс, сердце шотландского Хайленда. Его детство прошло среди зеленых холмов и величественных озер, окружённых вековыми дубами. Родительский дом стоял посреди обширной фермы, где отец, Колин МакГуайр, трудился с рассвета до заката, заботясь о скоте и урожаях. Мама Юана, Элиза, была душой дома, создав теплоту и уют в их скромном обиталище.

Трагедия пришла в их жизнь, когда Юану только-только исполнилось шесть лет. Элиза заболела редкой болезнью, которая оставила семью в отчаянии. Её уход стал ударом, который навсегда изменил их жизнь. Оставшись один на воспитании сына, Колин решил изменить судьбу семьи и продал ферму, чтобы переехать в Эдинбург, поближе к своей единственной родственнице — тёте Марте, жившей в тихом поселении под названием Килтлингтон, всего в нескольких километрах от шумного города.

Килтлингтон был словно мост между сельскими просторами Хайленда и городской суетой Эдинбурга. Здесь тётя Марта владела небольшой фермой, где разводила кур, уток и коз, а также пасла несколько коров. Юан быстро нашёл утешение в новых обязанностях, помогая тёте Марте и отцу по хозяйству. Жизнь здесь казалась ему естественной и гармоничной, без спешки и суеты больших городов.

В новой школе Юан сразу же проявил себя как целеустремлённый ученик. Он легко осваивал предметы, связанные с природой и биологией, а также проявлял выдающиеся способности в спорте, особенно в футболе и беге на длинные дистанции. Благодаря своему трудолюбию и общительности, Юан завёл много друзей, которые разделяли его любовь к природе и сельскому образу жизни.

Однако самым важным аспектом жизни Юана оставалась ферма. Каждое утро начиналось с ухода за животными, сбора яиц и кормления птиц. Юан гордился тем, что мог продавать свою продукцию на местных рынках. «Это не просто бизнес, — говорил он своим друзьям, — это часть меня самого». Он находил удовольствие в том, чтобы видеть, как горожане радуются свежему яйцу или сочному помидору, выращенному своими руками.

С годами Юан всё больше погружался в мир сельского хозяйства, изучая современные методы ведения хозяйства и технологии. Он мечтал расширить ферму, внедрить новые культуры и пород животных, чтобы стать образцом для других молодых фермеров. Однако одна проблема мешала его счастью — отсутствие в жизни кого-то особенного. Юан понимал, что пора искать свою вторую половинку, но встречи с девушками, увлечёнными городскими развлечениями, редко приводили к чему-то большему, некоторые не очень хорошие люди  сквернословили за его спиной, говоря что наверное он больше по мальчикам... Еба, а ваше какое сратое дело?